Если
вы думаете, что в экспорте технологий Россия мало чем может
похвастаться, обратите внимание на разработчика ПО для программистов,
компанию JetBrains
с головным офисом в Праге, штат которой в основном базируется в России.
Это один из крупнейших работодателей для программистов в
Санкт-Петербурге; кроме того, у JetBrains есть офисы в Москве и
Новосибирске, Бостоне и Мюнхене.
У компании более 5 млн пользователей, среди её клиентов — Google, Salesforce, Twitter, Citibank, HP, Airbnb и др. В 2015 году выручка JetBrains составляла $147 млн. По словам CEO Максима Шафирова, компания растёт на 30–40% в год. Это лидер в своей нише.
«Секрет»
поговорил с Шафировым о том, почему JetBrains не заявляет о себе
громко, что нужно программистам для счастья и стоит ли технологическим
компаниям оставаться в России.
«Программисты видят в продукте потенциал, и их очень прёт»
—
Когда вас представляют в интервью, часто упоминают, что в узких кругах
вы очень известная компания. Но широкая аудитория вас не знает. Это
сознательная политика?
— Скорее
так вышло. Распространяться о себе имеет смысл из-за двух вещей: чтобы
хороших людей нанимать и чтобы свои продукты продавать. В основном мы
нанимаем программистов и людей, которые связаны с продуктовой
деятельностью и с маркетингом, — это довольно узкая ниша. А продукты мы,
по счастливому стечению обстоятельств, продаём тем же самым людям.
Зачем распространяться о себе широко? Задачи нет такой.
— JetBrains была основана в 2000 году. Насколько ново и безрассудно тогда было разрабатывать продукты для программистов?
—
Я пришёл в компанию чуть позже, но в курсе всей истории. Тогда на рынке
ПО для разработчиков было несколько устоявшихся игроков: Borland, на
которую мы во многом ориентировались, IBM и Microsoft, которые и сейчас
большие игроки на рынке. И, в общем-то, всё.
Был
такой устоявшийся статус-кво, что программа — это текст, а тексты
набирают в текстовом редакторе. И всё. Но программа — это текст очень
сильно структурированный, в котором очень много взаимосвязей. Он имеет
определённую семантику, которая задаётся языком программирования.
Поэтому если сделать инструмент, который разбирается во всей структуре и
понимает её, то можно предоставить пользователю гораздо больше
инсайтов. Чтобы это сделать, нужны технологии, которые на рынке
давным-давно имелись. Просто они использовались для компиляторов:
преобразовывали текст в машинные коды, а для этого им нужно было всю
семантику, все ссылки, всю структуру сначала распознать.
Вот
мы вместо того, чтобы транслировать это в машинные коды, предоставили
эту информацию пользователю в удобном виде. Соответственно, пользователь
может по всей структуре ходить и оперировать с программой не как с
текстом, а как с семантическим объектом. Не очень заумно?
— Нет, нормально.
—
Вот, и была идея, что никакие инструменты такую очевидную мысль не
используют, и тот, кто сделает это в первый раз, — тот молодец.
Собственно, так и вышло.
— Все эти корпорации большие — они не додумались, что так можно?
—
Идеи были, но максимум, который они успели предложить, — это так
называемый completion… Нужно же непрограммистам объяснять, да? Сейчас
буду стараться. Вот вы начинаете печатать в телефоне, а он угадывает,
такое слово или такое. Очень помогает набирать текст быстро и без
ошибок. Так же и с кодом: программа, основываясь на начале слова,
которое является ссылкой на какую-то семантическую сущность,
подсказывает, какие есть варианты это слово продолжить. Вот это
максимум, что было.
А возможности во всей
программе заменить использование одного символа на другой так, чтобы при
этом вся программа не развалилась, а осталась семантически корректной, —
вот таких инструментов не было.
— Когда вышла ваша IDE, она быстро распространилась?
—
Программисты это очень сплочённое коммьюнити и вирусные эффекты там
работали всегда. Сначала появляются фанаты, которые готовы броситься на
инструмент, даже несмотря на то, что он неидеальный. Но они видят в нём
потенциал и их очень, извините, прёт. Они вовлекают друзей в эту
историю, продукты становятся очень успешны — и вот нам повезло.
— Продукт стал сначала популярен на российском рынке или сразу стал глобальным?
— Нет, ребята основатели JetBrains Сергей Дмитриев, Евгений Беляев и Валентин Кипятков
тогда жили в Праге, в Чехии — потому что компания, на которую они
раньше работали в Санкт-Петербурге, открыла там офис. И бизнес они потом
основали там же. Поэтому не стояло такой задачи: сначала продвигаем
среди российских пользователей. Да и рынок софта не локальный.
«В том, что мы сделаем идеально, мы не сомневались»
—
Получается, продажи сразу пошли по всему миру, всё было здорово. Какой
был первый серьёзный вызов — появление Eclipse, бесплатного аналога
вашей IDE от IBM?
— Да, я тогда
уже был в компании, работал программистом как раз в продукте IntelliJ
IDEA, который рисковал быть вымытым с рынка этим самым бесплатным
конкурентом.
— Помните, что подумали, когда он появился?
—
Я тогда не размышлял о рынках — будут у нас пользователи или нет. Мне
очень нравился продукт, который я делал, я знал лично людей, которые им
пользуются. Это в чём-то даже семейная история между пользователями
была. Сейчас их 5 млн, тогда было около 40 000. Я как-то не осознал, что
это действительно проблема, потому что Eclipse был, как мне казалось,
хуже.
— Но потом почувствовали отток пользователей?
—
Да, конечно. Это не было резко, мы почувствовали плавный отток
пользователей и въехали в кризис 2008–2009 года в этом процессе. Это
первый год, когда у нас не выросли продажи.
— Но к этому времени у вас уже появились другие продукты, которые приносили прибыль?
—
Да, нам пришлось диверсифицироваться. Каждый год мы выпускали один-два
продукта — и так последние 15 лет. К тому же мы приняли такое
экстравагантное решение — большую часть нашего функционала выложить в
опенсорс. Думали, продажи упадут в два или три раза, а выяснилось, что
нет.
— Как можно поделить на категории ваши продукты?
—
У нас есть две большие категории: это продукты для индивидуальных
разработчиков и для команд. В первой категории у нас есть IDE, то есть
интегрированные среды разработки для всех популярных языков и платформ,
которые бывают в современном мире разработки ПО. Плюс у нас есть
профиляторы — средства анализа производительности и исправления её
дефектов. Во второй категории мы выпускаем continuous integration —
средства управления задачами и учёта багов и систему для code review.
Да, про Kotlin забыл — мы тут сделали язык программирования.
— Насколько это вообще нетипичная история для компании — разработчика ПО?
— Абсолютно нетипичная.
— Тогда как вы на это решились?
—
Нам хотелось вывести компанию на новый уровень в программистском
комьюнити. Для них мы такой инструмент сбоку, без которого можно при
большом желании обойтись. А хотелось быть более значимыми. И мы
подумали, что, если сделать идеальный язык программирования, это
получится. В том, что мы сделаем идеально, мы не сомневались почему-то —
наглость такая врождённая. У нас накопилось экспертное мнение о том,
что в каких языках неудобно, какие действия приводят к проблемам, какие
программы потом сопровождаются болезненно.
Хотелось вывести компанию на новый уровень, быть более значимыми
А
насчёт раскручивания — это из разряда чуда… Потому что программисты
языки программирования любят, а не просто ими пользуются как
инструментами. Они их готовы защищать, и это важная эмоциональная
составляющая их каждодневного труда.
— И вы решили прийти к ним и заявить: «Ребята, то, чем вы пользуетесь, — оно вообще-то не очень»?
—
Ну вы же знаете, где love, там и hate. Особенно если вы чем-то
пользуетесь каждый день, и оно работает не слишком удобно и эффективно.
Как выяснилось, механизм вывода языка программирования на рынок почти
такой же, как и инструмента для программистов. Находится маленькое
комьюнити, которое не просто пользуется языком, а чувствует себя
соучастником его создания, предлагает идеи и даже их реализовывает. Оно
разрастается, разрастается, разрастается — и в какой-то момент вы
выигрываете.
Для
нас результат, которого достиг Kotlin, очень хороший, потому что
профиль роста у него примерно такой же, как у языка Swift, придуманного
компанией Apple.
— Kotlin недавно стал одним из официальных языков разработки для Android. То есть вы включились в битву между Android и iOS?
—
Это не наша борьба. Да, с большой вероятностью Kotlin в ближайшие
несколько лет станет самым популярным языком на Android, а это одна из
самых динамично развивающихся экосистем. Но область применения Kotlin
гораздо шире, это универсальный язык. Мы работаем для всех
программистов, в том числе и для тех, кто пишет для iOS.
«Люди работают для себя. Это для программистов очень сложно чем-то перебить»
— Сколько сейчас человек работает в компании?
— Глобально 720. Из них 400–450 программистов.
—
Насколько я понимаю, большинство ваших сотрудников из России, даже если
сейчас они работают в европейских офисах. Жёсткая ли за них
конкуренция?
— Мы не ставим себе
задачи нанимать исключительно людей с российскими корнями. Просто нанять
их для нас проще, потому что это общий язык и общая культура. Если
говорить о конкуренции за них… Да, бывали случаи, когда я познакомился с
человеком в 2003 году и понял, что очень бы хотел его к нам. А работать
он у нас стал в 2016 году. Но средства переманивания в виде «а давай мы
тебе вот такую зарплату предложим» мы не используем принципиально. Не
потому, что денег жалко, а потому, что у человека должна быть свобода
воли, когда он решает, что хочет работать именно у нас. Нам очень важно,
чтобы человек не просто работу делал, а жил этим, что ли, извините.
—
А ситуация, когда программисты ходят из одного офиса в другой и
показывают офферы, чтобы им повысили зарплату или сумму в том же оффере,
— это проблема для рынка?
—
Скажем так, мы в таких играх не участвуем. Я, может, не очень популярную
вещь скажу, но когда человек уходит — я всегда счастлив. Значит, он
нашёл место, которое для него объективно лучше. Разумно? А от нас ушёл
человек, которому у нас плохо. Потому что человек не будет уходить
оттуда, где ему хорошо.
— А что вы могли бы выделить как вашу фишку? Чего программисты не найдут в других компаниях?
—
Фишка, конечно, в том, что люди работают для себя. Это для
программистов очень сложно чем-то перебить. Скажем так, есть люди,
которым важно работать на очень широкий рынок, чтобы их программой
пользовались сотни миллионов человек. У нас это, к сожалению, не
получится, потому что столько программистов на свете нет. Зато можно
сделать для себя, для таких, как ты.
—
Со стороны кажется, что сейчас технологические компании соревнуются за
сотрудников не столько задачами, сколько фруктами, прачечной,
спортзалом.
—
Да-да, у нас всё это есть: и фрукты, и прачечная, и спортзал. Но мы не
рассматриваем это как конкурентное преимущество. Это просто удобно. В
офисе есть еда — значит, у человека про это голова не болит: захотел
поесть, пошёл, вернулся, поработал. И не такие уж это большие деньги.
— Сколько вы на это тратите по сравнению с зарплатным фондом?
— Около 10%.
— Вы недавно ещё купили два здания в Питере. Не хватает места?
—
Да, у нас два заполненных здания в Петербурге, и яблоку негде упасть.
Мы ещё в 2015 году начали искать, куда переезжать, и это был мучительный
процесс для меня лично. Сейчас реконструируем их под себя, это 30 000
кв. м.
— Несколько зданий в одном городе — это…
—
Это неудобно. Функционально не требуется разным командам сидеть вместе,
потому что они решают разные задачи. Но не происходит взаимного
общения.
— Вроде как столкнулись в курилке и придумали новую фичу?
— Да, я вот десять лет назад бросил курить, и это существенно сказалось на эффективности коммуникаций. Отрицательно.
«Есть закон? Есть закон. Дурацкий? Дурацкий»
—
Несмотря на сложности в коммуникации, у вас есть несколько офисов и в
России, и за границей. Обычно компании с российскими корнями
разработчиков держат в России, а в Европе или Долине у них только
маркетинг и местные службы. У вас, насколько я понимаю, по-другому. Это
было сознательное решение или пришлось пойти навстречу людям, которые
хотят работать не в России?
—
Это было сознательное решение пойти навстречу людям, которые хотят
работать не в России. Первый офис у нас был в Праге, но туда народ ехать
не очень хочет, потому что считается, что это тихое место. Поэтому мы
сознательно выбирали, где ещё открыть офис, и выбрали Мюнхен. Туда 20–30
человек в год переезжают. Всего там сейчас около 130 человек.
— А как это было? Что, сразу несколько человек разом пришли и сказали: «Мы хотим работать не в России, откройте нам офис»?
—
Нет, никому не приходило в голову такие просьбы выдвигать. Просто
Сергей Дмитриев, основатель компании, подумал, что многие люди будут
уезжать из России. И было бы здорово, чтобы они, уезжая из России, не
увольнялись из нашей компании.
— А в каком году это было?
— В 2011-м.
—
А он сказал это применительно к политической обстановке? Это как раз
год, когда мы все оказались немного в другой реальности и узнали, что
Путин идёт на третий срок.
— Нет, это было чуть-чуть до. Может, он предвидел, не знаю.
— То есть это было ощущение, что людям, программистам и всему условному креативному классу, в России больше делать нечего?
—
Мотивы уезжать у всех людей разные. Кто-то действительно не видит здесь
будущего. Или кто-то не видит будущего для детей. Кто-то уезжает,
потому что мир хочется посмотреть. Вообще, это здорово, что люди ездят.
Правда же?
— Конечно. Но просто, к сожалению, в последние годы это уже не «я поеду, посмотрю мир», а «всё, нельзя уже»…
— А «где мой эвакуатор».
—
Да. И в связи с этим достаточно много говорят про утечку людей, которые
занимаются и программированием, и бизнесом, и себя больше здесь не
видят.
— Смотрите, я за себя могу
говорить, наверное, только. Всё сложно. Действительно всё сложно. И
вообще, может, мы не будем это обсуждать?
Люди будут уезжать из России. Было бы здорово, чтобы они, уезжая, не увольнялись из нашей компании
—
Мне бы очень хотелось это обсудить, потому что чем дальше, тем больше
становится очевидно, что технологические компании больше не могут
сказать: «Мы в домике, мы вообще в этом во всём не участвуем, а пилим
продукт». Мы видим, что произошло с «ВКонтакте», что происходит с
Telegram. К Фёдору Овчинникову приходят, на менее известных
предпринимателей заводят уголовные дела, кого-то вообще пытают в СИЗО.
—
Ко мне никто никогда не приходил. Всё это мы видим из информационной
среды. А надо не забывать своими глазами ещё смотреть. Если нас не
устраивает среда, давайте пытаться сделать так, чтобы устраивала. Я
сейчас говорю не про теорию малых дел, а может быть, и больших дел тоже.
Например, то, что мы вкладываемся в университетское образование, имеет
эффект на среду. И есть не только мы, а другие компании, которые не у
себя в квартире забаррикадировались, а именно на общество работают.
Давайте мы, может быть, будем на них тоже обращать внимание... А в чём
был вопрос вообще? Страшно — не страшно?
— Да.
—
Это вопрос, наверное, эмоционального ощущения. Я скажу, что мы
стараемся делать всё очень аккуратно. Мы педантично соблюдаем всё
законодательство. Никогда не идём ни на какие серые, синие, полосатые
схемы. И это нормально. Я думаю, что любой бизнес должен так работать, а
не только тот, которому страшно.
— Нет ли у вас опасений, что в какой-то момент реальность изменится и у вас уже не останется такой свободы, какая есть сейчас?
— Будет день — будет хлеб.
— А то, что сейчас происходит с Telegram, — это не сигнал, что такой день уже близко? Как вы к этому относитесь?
—
Нас, кстати, тоже ситуация с Telegram затронула, часть наших сервисов
оказалась заблокирована. Но давайте копать всё-таки. Есть закон? Есть
закон. Дурацкий? Дурацкий. Закон этот кто-то принял. Ну, наверное, нужно
такие вопросы адресовать этим людям. Своё мнение до них доносить. Вот
бы было бы здорово. Непонятно как, правда.
— Эти дурацкие законы могут в какой-то момент вас затронуть?
— Конечно, в любой момент. Кого угодно.
«Должен быть идейный горизонт роста»
— Шесть лет назад основатель JetBrains Сергей Дмитриев передал пост CEO сразу двум людям: вам и Олегу Степанову. Как так вышло?
—
Кроме нас двоих никто не вызвался. И тогда мы решили, что это разумно: я
в Петербурге жил и живу, а Олег был в Мюнхене. Это два больших
девелоперских центра, и очень удобно, когда в каждой локации есть
человек, который может любое решение принять. Это работало абсолютно
нормально. Потом Олег решил по личным соображениям уйти из компании.
Дальше мне пришлось в одиночку.
—
Какие должны быть характеристики у компании, чтобы она могла пережить
смену CEO, в какой-то перспективе — уход основателя и продолжать
развиваться на протяжении десятилетий?
—
Должен быть идейный горизонт роста. Бывают компании одного продукта:
человек сделал идею, и она потом эксплуатируется десятилетиями. Люди в
какой-то момент перестают понимать, есть ли жизнь за рамками этой узкой
колеи. А есть компании, где видно направление, куда можно развиваться, и
оно очевидно всем в компании.
— Можно это назвать миссией?
—
Да, я вот старательно избегаю слов «культура», «миссия» и прочее,
потому что, когда ты начинаешь про них говорить, люди перестают
понимать, что именно вкладывается в эти слова.
— А как можно ваш горизонт роста обрисовать?
—
Программы писать сложно, дорого и больно. На софт возлагается всё
больше задач. При этом, знаете, есть такие анекдоты, что если бы
программисты писали софт для самолётов так, как они пишут для
веб-сайтов, то самолёты бы не летали. Но большая часть возникающих у них
сложностей исправима. И можно сделать так, чтобы писать программы стало
лучше, качественнее, быстрее. Да, я лозунгами заговорил...
Главное
— есть в английском слово fun, как это по-русски сказать? Весело? Вот
мальчики и девочки, которые в 6–7 классе начинают программировать, — им
весело. А лет через 20 выясняется, что всё это так сложно, надо
выстроить иерархию, процессы и прочее. Может быть, и правда надо. Но
пусть это тоже будет весело. Наверное, к этому мы стремимся. И туда ещё
далеко.
Комментариев нет:
Отправить комментарий